Но нет, именно с ней. Джеймс был теперь ее любовником во всех смыслах этого слова, за исключением того, что, по сути дела, влюблен в нее не был. Но желал ее, и весьма. Сомневаться в том не приходилось. И она столь же сильно его желала. Вновь стараться отрицать это после того, как вторично поддалась его мягкому убеждению, она даже и не пыталась. Недвусмысленно сказала себе, что подобный мужчина на жизненном пути девушки встречается лишь однажды, если вообще встречается. Так отчего же, хвала Всевышнему, ей им не наслаждаться, коли ей ниспослано такое? Вскоре, по завершении плавания, им предстоит расстаться: он станет улаживать свои дела на островах, она отправится домой на первом же судне «Скайларк», случившемся на Ямайке. Но что будет ждать ее дома? Просто прозябание, как она существовала последние шесть лет, проживала день за днем без всякой радости, имея мужчину не рядом с собой, а лишь в своей памяти. По крайней мере, теперь воспоминания об этом мужчине заполнят ее мечтания и сны.
Так она говорила себе, однако на самом деле гнала мысль об их расставании, неумолимо приближавшемся.
Думать об этом значило омрачить, разрушить происходившее сейчас, а этого ей никак не хотелось. Вместо этого она хотела смаковать каждый миг, проводимый с «ужаснейшим распутником».
Смаковала она и этот миг: стоя сейчас на юте и прислонясь спиной к поручням, просто следила за ним взглядом. Склонившись над картами, он обсуждал маршрут их движения с Конни, на какое-то время как бы позабыв о ней. Предполагалось, что она там находится, чтобы передавать его распоряжения, однако он очень редко посылал ее куда-нибудь с подобным поручением, попросту отдавая распоряжения Конни, а тот уже в свою очередь зычным голосом через всю палубу переадресовывал эти приказы тому, кому их следовало выполнять.
Она вовсе не возражала, что на нее сейчас не обращают внимания. Это давало ей возможность прийти в себя после того, как Джеймс бросил в ее сторону взгляд, столь пламенный и многообещающий относительно того, что он с ней станет делать, как только они возвратятся в каюту, что любой увидевший ее в этот момент решил бы: она в то утро обгорела на солнце — столь пунцовым от грядущих удовольствий стал цвет ее кожи. Утро, день, ночь — для их любви не существовало расписания. Когда он ее желал, то в недвусмысленных выражениях давал об этом знать, и вне зависимости от времени дня она в высшей степени охотно соглашалась.
Джорджина Эндерсон, ты превратилась в бесстыдную шлюшку.
Услышав голос совести, она лишь усмехнулась. Я знаю об этом и наслаждаюсь этим непрестанно, благодарю тебя.
Она наслаждалась и теперь, и как! Она обожала просто наблюдать за ним, чувствуя нарастание ее «тошноты» до нестерпимого предела, зная, что вскоре он излечит ее только ему известными средствами. Он сбросил свою куртку. Свежий, но теплый ветер, возвещая, что они приближаются к карибским водам, трепал его пиратскую рубашку, и она подумала: как он все же любит эти рубахи с пышными рукавами, спереди отороченные кружевами, в сочетании с золотой серьгой в ухе, обтягивающими короткими штанами и сапогами до колен, придающими ему порочно-привлекательный вид. Сам ветер был в него влюблен, ласкал его крупные руки и ноги. Как ей хотелось самой это делать... Неужели можно предполагать, что она способна быть спокойной?
Ища спасения от соблазна утащить его в каюту, подобно тому, как в последние дни не раз поступал он, Джорджина обернула лицо в сторону моря и увидела в отдалении корабль, и в тот же момент предупреждение об этом прокричал с верхушки мачты впередсмотрящий. Впрочем, в самом событии не было ничего особенного. Они уже видели несколько других судов. Одно из них, подобно вот этому, пыталось их преследовать, но во время разразившегося недолгого шторма они потеряли из вида своего преследователя. Между тем нынешнее судно, по словам, донесшимся с мачты, отличалось от всех предыдущих. Пираты.
Вцепившись в поручни, Джорджина замерла в надежде, что наблюдатель прокричит, что он ошибся. У всех ее братьев за годы их плаваний в то или иное время были столкновения с пиратами. Однако ей не хотелось, чтобы это сделалось неким семейным обычаем, не знающим исключений. Но, о, Господи, у Джеймса не имелось никакого груза, только балласт. Ничто не способно привести в большую ярость кровожадных пиратов, чем известие, что на захваченном ими судне трюмы пусты.
—Вынуждают нас немного поразвлечься, а? — донеслись до нее адресованные Джеймсу слова Конни. — Ты хочешь с ними сперва поиграть или сразу же замедлить ход и подождать их?
—Ты не думаешь, что если мы станем их дожидаться, это собьет их с толку? — сказал на это Джеймс.
—Сбить с толку значит получить кое-какое преимущество.
—Вот именно.
Джорджина медленно повернулась. Ее ошеломили даже не сами слова, а полнейшая невозмутимость, которой те сопровождались. У обоих имелись подзорные трубы, нацеленные на приближающееся судно, но их послушать — их вообще не волновало происходящее. В этом случае чертова английская невозмутимость заходила слишком далеко. Они что, не понимали, что грядет опасность?
В этот момент Джеймс опустил подзорную трубу и взглянул на нее, но прежде чем он, увидев ее озабоченность, поспешил придать лицу обычное выражение, она успела заметить, что он вовсе не был так уж невозмутим. Она уловила на его лице некое вдохновение, даже удовольствие от того, что они преследуемы пиратами. Ее осенило, что для его вдохновения необходим был вызов, возможность применить против врага свое искусство управления судном, невзирая на то, что данный противник, вероятно, намеревается тебя прикончить, если возьмет верх, а не пожелать тебе удачи в следующий раз.