Песня любви - Страница 30

—Ты должен простить меня, Джорджи. У меня такая привычка — говорить чуть презрительно, это чтобы ты знал. А если это кого раздражает, то я еще жару поддаю. Поэтому постарайся не принимать такое на свой счет, и, честно говоря, досада твоя меня немало повеселила.

Ей никогда не доводилось слышать подобных... нелепостей, а он произносил их без всякого намека на раскаяние. Нарочно привести в ярость. Нарочно раздразнить. Нарочно оскорбить. Чтоб ему гореть в аду, он был еще более отъявленным подлецом, чем она полагала вначале.

—Не могли бы вы удержаться от подобных провокаций... сэр? — выдохнула она.

Он издал короткий смешок.

—И лишится драгоценных крупиц благоприобретенной мудрости? Ну нет, милок, я не отказываю себе в развлечениях — ни ради мужчины, ни ради женщины или ребенка. В конце концов, у меня их так мало осталось.

—Не щадите никого, да? Не делаете исключения даже для больных детей? Или же вы считаете, что я уже достаточно окреп, чтобы подняться, капитан?

—Формулируешь правильно, если, конечно... ты не взываешь о жалости. К этому можно было бы прислушаться. Итак, взываешь?

—Что я делаю?

—Взываешь о жалости.

Чтоб ему сгнить, он старался играть на ее гордости. А двенадцатилетние пареньки в своей неуклюжести зачастую немалые гордецы, на чем он несомненно и строил расчет. Девочка в этом возрасте не только бы просила ее пожалеть, но плакала бы при этом горючими слезами. Однако паренек скорее умрет, чем признается, что не в силах перенести какие-то насмешки, даже если они и безжалостные. Но дьявол его побери, что оставалось делать ей, женщине, мечтающей лишь о том, чтобы влепить ему пощечину, с размаху шлепнуть по этому спесивому лицу, однако лишенной этой возможности, так как мальчик Джорджи никогда бы такого не сделал?

И только посмотрите на него — смущенное выражение лица, напряженные плечи и торс, будто ее слова имели для него какое-то значение. Более чем вероятно, у него была заготовлена для нее еще одна порция великолепного сарказма, которой он не упустит случая с нею поделиться, услышав ее «да».

—У меня есть братья, капитан, все старше меня, — произнесла она жестким холодным тоном. — Так что для меня не в новинку, когда тебя травят, изводят, осыпают насмешками. Делают они это с удовольствием... хотя, конечно, не с таким, как вы.

—Хорошо сказано, парень!

Как это ни было ей неприятно, он выражал радость не только в словах, но и всем своим видом. О, если бы она могла влепить хотя бы одну пощечину, прежде чем сбежать с «Мэйден Энн».

Однако тут она задохнулась от новой волны чувств, поскольку мужчина, подавшись вперед, подобно тому как это сделал мистер Шарп, взял ее за подбородок, чтобы тщательно осмотреть лицо. Лишь в отличие от прикосновений мистера Шарпа капитанские были гораздо мягче, на левой щеке она ощутила два его пальца.

—Подобное мужество и, как и говорил Конни, ни единого волоска. — Пальцы проследовали от гладкой щеки к челюсти, причем совершали свой путь очень, очень медленно, или это ей казалось в ее нынешнем перевозбужденном состоянии. — Ты мне подходишь, приятель.

Джорджине опять могло сделаться плохо, если предвестником этого могло служить странное неудобство в нижней части живота. Однако порожденное нервозностью бурление в желудке у нее вновь улеглось, как только капитан убрал руку. Ей оставалось лишь проводить взглядом его спину: повернувшись, он вышел из каюты.

13

Странное ощущение, испытываемое Джорджиной, исчезло уже, должно быть, через мгновение, но еще добрых пять минут ей пришлось приводить в порядок свои смешавшиеся мысли, прежде чем она сообразила, что в конце концов осталась в каюте одна. Когда она утвердилась в этом убеждении, то издала столь громкий звук, выражающий отвращение, что он мог быть услышан любым оказавшимся по ту сторону двери. Но там не было никого, в чем она убедилась в следующий миг, распахнув дверь настежь.

Бормоча себе под нос что-то о кирпичных стенах и спесивых английских лордах, она двинулась к лестнице и уже поднялась по ней до половины, когда вспомнила, что в общем-то ей было велено вздремнуть. Она помедлила, покусывая нижнюю губу своими зубками «белыми как жемчужины», как о них отозвался капитан Мэлори. Что же тогда делать? Конечно же, в постель она больше не ляжет независимо от глупейшего приказа. Ближайшие цели были ей ясны, и первое, что следовало сделать, — это отыскать Мака и каким-то образом, пока не поздно, покинуть борт «Мэйден Энн».

Между тем невыполнение приказа капитана — дело не шуточное, не важно, в каком тоне или в связи с чем он был отдан. Поэтому... ей следовало сделать так, чтобы капитан не заметил, что указание его проигнорировано. Это несложно.

А что, если он ушел не далеко? С ее сегодняшней удачей... Нет, она должна думать конструктивно. Если он попадется ей на глаза, она сможет минуту-другую подождать, пока он уйдет или его что-то отвлечет, однако не дольше. Она должна попасть на палубу, там он или нет. Она всегда может сослаться на то, что хотела бросить прощальный взгляд на Англию, если будет им поймана, хотя ложь наверняка застрянет у нее в горле.

В итоге она разозлилась на себя за то, что теряла драгоценное время, беспокоясь об этом, поскольку осторожно высунувшись сквозь открытый люк, не смогла обнаружить никаких признаков пребывания капитана. К сожалению, и Мака не было видно, причем даже на марсе, где он мог бы проверять снасти.

Добравшись до верха трапа, быстро двинулась в сторону носа корабля, не рискуя оглянуться назад, чтобы посмотреть, не видна ли она кому-нибудь с юта, откуда открывался вид на нижние палубы. Она почти бежала, надеясь, что ей не придется в поисках Мака прочесать все судно. Однако посередине судна в узком проходе между планширом и рубкой, бросив случайный взгляд на правый борт, она резко остановилась. Насколько хватал взгляд, там не было ничего, кроме океана. Обернулась к корме — вот она, земля, которую Джорджина надеялась увидеть по правому борту, но не побережье реки в непосредственной близости, а общие очертания Англии, стремительно уменьшающиеся по мере движения корабля.